ЕВТУШЕНКО VS. ВОЗНЕСЕНСКИЙ. ИСТОРИЯ РУХНУВШЕЙ ДРУЖБЫ
В сознании публики оттепельных времен устоялась считалка: Вознесенский – Евтушенко – Рождественский – Ахмадулина. И действительно до поры, до времени эти четверо держались вместе.
Время разбросало их в разные стороны.
Сохранить доброжелательные отношения удалось не всем.
Особенно не удалось Евтушенко.
Мы уже рассматривали его несостоявшийся конфликт с Робертом Рождественским (ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО VS. РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ. НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ССОРА), где прямой ссоры удалось избежать благодаря спокойной порядочности Роберта Ивановича. А вот в случае с Вознесенским дошло до того, что автор «Миллиона алых роз» отказывался выступать с Евтушенко на одной сцене.
Как-то Илью Эренбурга спросили, что общего у Евтушенко и Вознесенского. Мэтр прибег к притче:
«Однажды разбойники поймали двух путников. Сначала одного, потом другого. И привязали их вместе к одному дереву одной веревкой. Так вот, общее у них — это одно и то же дерево, та же веревка и те же разбойники».
Я бы продолжил сию аналогию. Деревом был Маяковский, веревкой – эстрадный успех, а разбойники персонификации не имели. Поэтам и без разбойников нравилось стоять у дерева привязанными.
Вознесенский и Евтушенко творили под сенью Маяковского, но в разных плоскостях. Для Вознесенского оказалась важной футуристическая, метафорическая составляющая стиха, которую он воспринял от ближайшего ученика Маяковского Кирсанова. Евтушенко же взял на вооружение маяковский стихотворный отклик на события дня сегодняшнего.
От «горлана-главаря» досталась в наследство и веревка, — публичные выступления, подпитывающие творческую энергию; необходимость прокричать рожденное граду и миру немедленно. Отсюда проистекало неизбежное самолюбование, одержимость успехом, декларативность стиха. Лидировали в эстрадных заморочках именно Вознесенский и Евтушенко, Рождественский относился к самопиару без упоения.
Их имена шли в смычке. Евтушенко и Вознесенский вместе отбрехивались от критических нападок; упоминали друг друга в интервью; гуляли в ресторациях и кричали на выступлениях.
Вознесенский посвятил Евтушенко «Балладу работы», Евтушенко отдарился «Фабрикой «Скороход».
В 1961 обоих послали в Америку, поселив в одном номере.
На исходе 1960-ых они оказались жильцами одного дома на Котельнической набережной.
Впрочем, к этому времени почти не общались.
Расхождение наметилось в марте 1963 года, когда Хрущев под влиянием плохого настроения сорвался на Вознесенского, Аксенова, Эрнста Неизвестного во время кремлевской встречи с деятелями искусства в марте 1963.
Вознесенский всю жизнь вспоминал, пронзивший его в этот момент страх. Евтушенко этого страха не понимал. За его плечами было исключение из школы; из Литинститута; геологическая экспедиция, где под началом ходило 15 уголовников. Андрюша со своим страхом в глазах Жени являлся книжным, пастернаковским мальчиком.
А дальше случилась история с альманахом «Лестница».
Я уже рассказывал эту историю, повторюсь (ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО VS. ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ. ССОРА ИЗ-ЗА БАБОК).
В 1962 Валентина Катаева попросили из редакторского кресла журнала «Юность». Взяв ярких членов редколегии Евтушенко, Вознесенского, Аксенова он пошел к секретариат ЦК с проектом аналога «Литературной учебы», где бы печатались произведения молодых авторов с разбором маститых литераторов. Тогда не выгорело, но в 1967, в преддверии очередного Съезда Союза Писателей, Евтушенко удалось проект продвинуть. Положительную резолюцию наложил сам Брежнев.
К сожалению, Евтушенко не посоветовался с товарищами.
Насколько я понимаю, главным катализатором конфликта выступил Катаев, который спал и видел себя в редакторском кресле. Ему показалось, что Евтушенко претендует на ведущую роль, и он устроил ему разнос в присутствии Вознесенского и Аксенова. Катаев назвал Евтушенко карьеристом и новым Михалковым, мечтающим отодвинуть товарищей на второй план.
Более того, Катаев, Вознесенский и Аксенов написали в ЦК письмо, что не хотят иметь ничего общего с инициативами Евтушенко. Проект журнала умер, не родившись.
Эта история стоила Евтушенко много нервов, он разразился стихотворением «Волчий суд». Интересны в нем характеристики волков, набросившихся на товарища.
Итак:
У главного волка,
матерого хама, пахана,
угрюмая злоба
морщинами лоб пропахала.
Забыв, что олень был для стаи
нежданный подарок,
он вдруг возмутился,
ханжа, климактерик, подагрик.
Талантливый хищник,
удачи чужой он не вынес.
Взрычал прокурорски,
играя в святую невинность.
Волчишка второй —
трусоватый холодненький Яго
старался всегда показать,
что он волк-дворянин — не дворняга.
С надменным лицом
шелудивого аристократа
он скорбно взирал
на заблудшего младшего брата.
Но по носу было,
такому нюхучему, ясно,
что как ни брезглив он,
а хочется, хочется мяса.
А третий волчишка потупился,
ежился зябко:
не волк, а теленок,
безвольный антабусник, тряпка.
Боялся он первого волка,
второго он тоже боялся.
Четвертого волка обидеть боялся,
и мялся, и мялся,
и мир сохранить бы хотелось,
и косточку тоже,
и дорог товарищ,
а все-таки стая дороже.
Если первый волк, безусловно, Катаев, то какой из волков Вознесенский, а какой Аксенов могут быть разночтения. Я думаю, что Вознесенский – волк №3.
Нормальные отношения Евтушенко и Вознесенского закончились. Долгое время все устроители поэтических концертов знали, если приглашаете выступать Евтушенко, Вознесенского не зовите, и наоборот.
Оба о сложившейся ситуации жалели, но на перемирие почему-то не шли, давая место жалости только в стихах.
В «Песне акына» с ее мольбой «Пошли мне, Господь, второго» Вознесенский явно оглядывался на общую молодость, где у него был грандиозный друг-соперник.
Евтушенко же имел в виду Вознесенского в «Плаче по брату». Там о двух гусях, одного из которых подстрелили.
Сизый мой брат,
истрепали мы перья.
Люди съедят нас двоих у огня
не потому ль,
что стремленье быть первым
ело тебя,
пожирало меня?
Все правильно понимая в поэзии, Евтушенко славился несдержанностью в жизни.
В посвященной ему статье «Человек на площади» Вознесенский заметил:
«И сегодня мне не верится, что это он поливает уязвленной грязью в прессе своих товарищей: Васю Аксенова, Беллу Ахмадулину, ну и меня конечно. Не надо выяснять отношения через газету. Как совковые жены — через партком. Иногда же он бывает в нашей стране, не все время живет в Америке. Приехал — набери телефон, позвони мне или Белле, или Боре и скажи, чем ты недоволен. Мое отношение к нему, несмотря на все, остается неизменным. Ни я, ни мои друзья никогда не опускаются до перебранки со своим коллегой».
Евтушенко это обидело, он счел претензию несправедливой.
Стареющих ребят пытались помирить, но мешали то и дело возникающие неловкие ситуации.
Скажем, преподающий в Америке Евтушенко привез на выступление гастролирующего Вознесенского своих студентов. На банкет остаться не смог. Скоро до возмущенного поэта дошли слухи, что Вознесенский говорит, будто бывший товарищ не выдержал его успеха и убежал, не дожидаясь конца вечера.
К концу жизни Вознесенского перемирие состоялось. Поэты снова обменялись ностальгическими стихотворениями. Евтушенковское начиналось так:
Хотел бы я спросить Андрюшу,
а помнит ли сегодня он,
как мы с ним жили
душа в душу
под звуки собственных имен.
На панихиде по Вознесенскому Евтушенко произнес речь «Всемирный русский…», отдав память той давней весне, где писались лучшие их стихотворения.
